Гавриков А.А.

г. Иркутск

Публикации православных японцев в российской прессе второй половины XIX – начала XX вв.

Публицистическая деятельность миссионеров-японцев, помещавших свои произведения (воспоминания, открытые письма и т.п.) на страницах отечественной периодики второй половины XIX – начала XX вв. представляет собой уникальное историческое явление и заслуживает определенного внимания современного исследователя. Публикаций такого рода встречается в российской прессе исследуемого периода не слишком много: количественно они значительно уступают публикациям миссионеров и публицистов, писавших о распространении православия в Японии. Однако многие из таких писем, мемуарных записок и очерков о Японской православной миссии были весьма популярны в читательской среде Российской Империи второй половины XIX – начала ХХ вв. и не были обойдены вниманием русской критики. Они, с одной стороны, существенно дополняют общую историческую картину развития в кругах российской общественности представлений о деятельности православных миссионеров в Японии. С другой, подробное изучение данных публикаций позволяет увидеть процесс распространения православия в Стране восходящего солнца глазами самих православных японцев, непосредственных участников и очевидцев происходивших тогда в Японии событий, связанных с развитием православной проповеди.

Первыми на страницах духовной отечественной прессы выступили «первенец японского православия» о. Павел Савабе и его сподвижники оо. Петр Оодацуме, Тихон Миура, Павел Окимура, Петр Томизи и Владимир Судзуки – члены Церковного совета, действовавшего при Миссии. В сотрудничестве с иеромонахом Анатолием (Тихаем) и под его руководством они в 1874 г. написали [хотя исходя из текста письма, только подписали!] открытое письмо о делах в Японской миссии Преосвященнейшему Вениамину, епископу Иркутскому и Нерчинскому. Оно было опубликовано в феврале 1875 г. на страницах «Прибавления к Иркутским епархиальным ведомостям»[1].

Письмо не было датировано, однако, по ряду косвенных признаков (сообщения о смерти Виссариона Сартова, прибытии в Японию брата о. Анатолия – Якова Тихая и молодых миссионеров оо. Моисея (Костылева) и Евфимия (Четыркина)) его написание относится ко второй половине 1874 года[2]. Оно было написано о. Анатолием и японскими христианами от имени молодой Японской церкви, как «общее выражение ее неизменных чувств любви и сыновней преданности, потому что пишется оно по общему желанию нашей церкви, выразителем которой есть церковный совет, существующий здесь уже более года»[3]. Далее следует краткий отчет о делах Миссии, где, в частности, отмечаются такие успехи, как то, что с июля 1874 г. в Миссии «начато правильное обучение нотному пению»[4] и, кроме того, «вся церковная служба переложена на ноты (напев, разумеется, русский), и вся обедня и вечерня уже сполна поются в церкви»[5]. О прибывших в сентябре того же года молодых миссионерах из России – о. Моисее и о. Евфимии – японские христиане отзываются в письме с симпатией и возлагают на них большие надежды: «Оба они молодые люди (25 и 27 лет), способные и обещающие из себя прекрасных миссионеров»[6]. Но надеждам христиан не суждено было сбыться: в 1875 г. о. Моисей вернулся в Россию[7], а в 1878 г. покинул Японию и о. Евфимий[8]. Двояко в письме прозвучало  чаяние катихизаторов о превращении Японской православной миссии в самостоятельную церковь: «… о, если бы она [Миссия. – А.А.Г.] дождалась того счастливого избавления от опеки и получила возможность самой ведать и восполнять собственные нужды!»[9]. С одной стороны, в этих словах чувствуется простое пожелание в адрес своей, японской, церкви «встать на ноги» и обрасти, тем самым, материальную самостоятельность. С другой, – сквозь высказывание как бы просачивается скрытый смысл: покровительство Русской православной церкви (и Российской империи, в целом) тяготило авторов письма как представителей Духовной миссии (а следовательно, тяготило, по их мнению, и Миссию). В заключение отец Анатолий просит Преосвященного Вениамина от имени своих сподвижников прислать им фото и сообщает, что к письму приложены «карточки» его (о. Анатолия) и о. Павла Савабе.

Весной 1891 г. на страницах духовного еженедельника «Церковные ведомости» увидела свет статья православного японца – воспитанника Духовной семинарии в Токио Сергия Сеодзи[10]. А уже через полгода в «Русском вестнике» были опубликованы его воспоминания об учебе в семинарии[11]. Они были изданы с предисловием крестного отца православного японца, С.А. Рачинского[12], переписавшего их для издания «с рукописи автора» «с тщательным сохранением оборотов мысли и речи, придающих этому рассказу оттенок национальный»[13]. К слову сказать, С.А. Рачинский был земляком Святителя Николая[14]. Необходимость публикации очерка автор предисловия обосновал в духе времени стремлением привлечь больше внимания (и, по возможности, финансов!) читающей общественности к делам Российской духовной миссии в Японии: «Деятельность нашей православной миссии в Японии – одно из самых светлых явлений нашей современной церковной жизни. Но великое дело это еще слишком мало известно нашему образованному обществу, слишком мало вызывает с его стороны содействия и поддержки»[15].

С. Сеодзи учился в семинарии в начале 1880-х гг.; воспоминания молодого японца ценны, прежде всего, тем, что они хорошо отражают взгляды, идеи, впечатления, свойственные японской молодежи того времени. «Меня сильно интересовало, – пишет автор мемуарного очерка, – все то, что я имел случай наблюдать…: кипучая жизнь людных городских кварталов, по которым приходилось нам ехать; бесчисленные телеграфные проволоки, тянувшиеся вдоль улиц; музей, зоологический сад, помещающиеся за городом среди громадных, густых, вековых деревьев; наконец фотографические мастерские, в которых мы с братом часто снимались. Все это было поразительно и ново…»[16]. Именно этим интересом к достижениям западной науки, литературы, политики, философии объясняют многие исследователи рост популярности христианства в первые десятилетия периода Мэйдзи и ее спад в 1890-х гг. в связи с ростом националистических идей[17].

Из содержания второй части очерка мы можем получить представление о том, как проникало православие в японские семьи. С весны 1880 г., по словам Сеодзи, «отец, казалось нам, сделался особенно кротким, терпеливым и молчаливым в сношениях со всеми вообще и в частности с нами. Эти замечаемые нами перемены в отце были проявлениями того перелома, который в то время совершился во внутреннем его мире, и были началом того переворота, который затем совершился во всей жизни нашей семьи»[18]. Через некоторое время дети услышали, как отец читал Св. Писание, уже изданное в Миссии на японском языке, и заметили на его груди «большой серебряный вызолоченный крест на тонкой красной ленточке»[19]. Вскоре глава семьи переехал на Суругадай и стал просто периодически навещать семью: «…при этих посещениях уже почти никогда неслышно было разговоров о предметах религиозных»[20]. Через некоторое время брат Сергия «принялся читать Евангелие» и вскоре среди родных «обнаружился интерес к новому учению»[21].

Будучи студентом училища английского языка, С. Сеодзи часто посещал отца в Миссии. Однажды он стал свидетелем таинства отпевания одного из почивших православных японцев. На молодого человека все увиденное произвело такое сильное впечатление, что он «внутренно решил, что к этому новому» для него миру он «должен стать в те же отношения, в каких находится к нему» отец, «то-есть сделаться христианином»[22]. Катихизацию молодого японца проводил о. Павел Сато.

Одновременно с началом катихизации С. Сеодзи «стал воспитанником семинарии и поселился в Суругадае…

Новые мои товарищи… очень мне понравились: все они, с первой встречи, показались мне искренними и добрыми. Всех их было около пятидесяти. Из них три четверти были юношами взрослыми; остальные были такие же дети, как и я, и их поместили всех вместе в одну большую комнату, составлявшую особое царство молодцовъ, как называл нас преосвященный Николай, когда посещал наше жилище»[23].

О том, кто были ученики семинарии, Сеодзи пишет: «Большинство собравшихся из разных концов Японии воспитанников были дети ревностных христиан; и большинство их принадлежало к дворянскому сословию»[24]. Обратим внимание, что абсолютное большинство учеников семинарии были детьми обедневших дворян, выступивших в свое время на стороне сегуната, а потому и достаточных средств на Миссию они дать не могли, несмотря на свою принадлежность к высокому сословию.

Заслуживают интереса впечатления Сеодзи, полученные при общении со своими главными учителями – отцом Николаем и отцом Владимиром: «Отношения эти [между учителями и учениками – А.А.Г.] были совсем иные – близкие и родственные… Этот нравственный строй нашей семинарии всецело обуславливался тем неотразимым обаянием, которое производит на всех его знающих, основатель и глава нашей православной миссии.

Об этой замечательной личности считаю нелишним, по этому поводу сказать несколько слов. Имя преосвященного Николая в Японии пользуется громкою известностью не только между христианами разных исповеданий, но и между язычниками. Самое здание православной миссии в простонародии называется «домом Николая». Все близко знакомые с жизнью и деятельностью преосвященного Николая глубоко уважают его и питают к нему искреннюю любовь и преданность. Есть, впрочем, у нас и люди, не любящие его. Это, во-первых, фанатические последователи разных языческих религий; во-вторых, некоторые из последователей иных христианских вероисповеданий, хотя со многими пасторами и католическими священниками преосвященный Николай  состоит в отношениях дружественных; в-третьих, люди нимало не интересующиеся вопросами религиозными, но предубежденные против всех вообще христианских миссий, в которых они видят орудие политических замыслов иностранных держав»[25]. Здесь не лишним было бы обратить внимание на взаимоотношения Святителя Николая с миссионерами инославных вероисповеданий. По замечанию исследователя К. Накамура, «в целом о. Николай находился в хороших отношениях с миссионерами всех христианских конфессий, которые находились в Японии»[26]. В то же время, наиболее близкие отношения у него сложились с представителями Англиканской церкви. Но с началом русско-японской войны мнение Святителя Николая о протестантских миссионерах, начавших «в соответствии с курсом Англо-японского союза» превозносить Японию, резко сменилось на негативное[27].

«Об отце Владимире, ныне также подвизающемся в качестве епископа, во главе православной миссии в Америке, – пишет С. Сеодзи, – не стану много распространяться, ибо в то время вся его деятельность была сосредоточена в самой семинарии. Ему приходилось трудиться усиленно; уже тогда, на третьем году своего пребывания в Японии [1880-1881 учебный год – А.А.Г.], он читал в семинарии на японском языке лекции по церковной истории и по другим предметам»[28].

Сеодзи был крещен весной 1881 года и наречен русским именем Сергий: «Описать чувства, испытанные мною в этот день я не берусь, ибо это превышает мои силы»[29].

Публикация воспоминаний С. Сеодзи не прошла незамеченной. «Помимо общего интереса, представляемого русским произведением, написанным японцем, – отмечает издание «Книжки «Недели»», – рассказ Сеодзи интересен еще и тем, что по нём [так в тексте. – А.А.Г.] можно проследить, что в христианстве всего более поражает иноверца и с чем в нем труднее мирится ум язычника»[30]. В данном случае имеется в виду упоминание С. Сеодзи о том, что ему сначала «показалось весьма трудным, даже невозможным усвоить, то, что священник [о. Павел Сато. – А.А.Г.] говорил мне о любви к врагам»[31]. Приведенные далее выдержки из текста С. Сеодзи рецензент подытоживает следующим образом, подчеркивая общее педагогическое значение очерка: «… воспоминания Сеодзи особенно важны для религиозного воспитателя; из них видно, на какие стороны христианского учения следует обращать более внимания для того, чтобы сильнее подействовать на ум и чувства воспитанника»[32].

В начале ХХ в. активно контактировал с российской интеллигенцией (в частности, Л.Н. Толстым и Л.А. Тихомировым[33]) ректор Токийской семинарии Иоанн Сенума. Его перу принадлежат три публичных письма, помещенных на страницах «Московских ведомостей» в годы русско-японской войны под общим заголовком «Вести о военнопленных русских в Японии»[34]. В своих письмах японский православный священник ставит себе цель – «привести все в ясный свет и возможно обстоятельнее сообщить обо всей деятельности как Японской Православной Церкви, с преосвященным Николаем во главе, так и православных Японцев – за время текущей войны»[35]. В первом своем письме о. Иоанн сообщает: «Основав из своей среды так называемое «Общество духовного утешения военно-пленных», православные Японцы, с одной стороны, подали военному министру прошение о допущении своих священников к пленным, а с другой – разослали по всем православным общинам воззвание об участии в этом богоугодном деле посильными пожертвованиями. Приглашены были к содействию этому делу также и посторонние лица»[36]. В этом же письме отец Иоанн сообщает, что в лагерь в Мацуяма был послан о. Сергий Судзуки, а в лагеря в Маругама и Химедзи – о. Павел Морита[37].

Второе письмо о. Иоанна Сенума, напечатанное частями в январских №№ 15-17 за 1905 г., сообщает, что число лагерей для военнопленных увеличилось до четырех: появился лагерь в городе Фукуцияма, а общее количество пленных достигло 2 785 человек[38]. Здесь же японский священник указывает, что православные японцы «составили из своей среды так-называемую «Комиссию служения отечеству в военное время». Членами ее выбрали представителей всех корпораций Японской Церкви, как-то: духовенство, наставников духовной семинарии, членов редакций издаваемых при Миссии журналов, катехизаторов и старост православных общин в Токио»[39]. Совет Комиссии собирался периодически по мере необходимости. Стоит отметить, что, если деятельность «Православного товарищества духовного утешения военнопленных» исследована в отечественной историографии сравнительно полно[40], то о деятельности «Комиссии служения отечеству в военное время» в абсолютном большинстве отечественных работ даже не упоминается. Между тем, «Товарищество есть лишь отделение Комиссии, по решению совета которой оно открыто 7 (20) мая сего года [1904. – А.А.Г.]»[41]. Здесь же, во втором письме, о. Иоанн Сенума приводит пять основных пунктов из устава Товарищества (Общества утешения верующих)[42]. В заключение автор приводит фрагменты из писем русских военнопленных с благодарностью в адрес о. Сергия Судзуки и о. Николая (Касаткина)[43]. Получив письмо капитана 2-го ранга г. Селецкого с благодарностью за о. Сергия Судзуки, епископ Николай сказал своим японским братьям: «Эта похвала и благодарность могут быть приняты не мною, а вами. Эта благодарность выраженная моими соотечественниками вашей Японской Церкви»[44]. Товарищество утешения военнопленных занималось не только попечением о тех, кто уже находился в японских лагерях, но и о тех, кто следовал еще с полей сражений в Японию. Им рассылалось специальное письмо, сообщающее о том, что их ждет в японских лагерях, о том, что Японская православная церковь не оставит их в беде, что в Японии строго соблюдаются «правила попечения о пленных»[45].

Третье письмо о. Иоанна Сенума было опубликовано в трех подряд майских номерах «Московских ведомостей» 1905 г.[46] Количество лагерей в Японии возросло до 22, а общее число русских военнопленных в них – до 63 844, по данным «Справочного бюро о военнопленных» на конец марта текущего года[47]. Теперь уже духовным утешением военнопленных занимались в общей сложности шесть японских священников:

О. Сергий Судзуки – город Мацуяма (на острове Сикоку) и город Маругамэ (там же).

О. Павел Морита – город Химедзи (в собственной Японии) и город Фукуцияма (там же).

О. Симеон Мии и о. Алексей Савабе – город Осака (там же).

О. Симеон Мии и о. Петр Сибаяма – город Нагоя (там же).

О. Симеон Мии – город Сидзуока (там же).

О. Андрей Метоки – город Фукуока (на острове Киу-Сиу) и станция Дайри (там же)[48].

Автор письма отмечал, что русские военнопленные оказали значительную помощь японским православным христианам, как бы преподав им ряд уроков. «Так, важнейшим из этих уроков нужно признать теплое и истинно сыновнее отношение пасомых к пастырям своим – живо выражаемое в трогательном величании: «батюшка!»»[49]. «Особенно полезны живые примеры искренности и рвения к молитве и богослужениям, выказываемые в слезах умиления, …, непременной ставке свечей пред образами, в денежных пожертвованиях в пользу церкви…»[50]. Стоит обратить внимание, что за шесть лет до того, о. Сергий (Страгородский) отмечал именно последние два недостатка в японской православной пастве[51]. О. Иоанн указал, что русские пленные показали православным японцам живой пример духовного пения[52]. В заключение японский священник привел фрагмент из письма о. Павла Морита о посещении им и о. Сергием Судзуки госпиталя для военнопленных в Мацуяма. «Вид этого страдальца, – писал о. Павел об одном тяжело раненном русском, – всею душою хватающегося за духовную помощь священника, глубоко тронул меня, и я, кажется, никогда еще не чувствовал так сильно, как теперь, всю важность и ответственность священнического звания!»[53].

Выдающийся общественный деятель Японии Масутаро Кониси (1862-1939), «известный как человек, познакомивший японцев с русской философией и философскими идеями Л. Толстого», хотя и отошел от православной церкви, но также имел непосредственное отношение к деятельности Российской духовной миссии в Японии и, в частности, был очень хорошо знаком со Святителем Николаем. Сначала он был одним из лучших и любимых учеников Владыки и за успехи, достигнутые им в Семинарии при Миссии, был отправлен в Россию для продолжения образования.  «Окончив Духовную академию в Киеве, он продолжил изучение философии в Московском университете под руководством проф. Грота, президента Московского психологического общества. Его статья о Лао Цзы привлекла внимание Толстого, благодаря чему он снискал благосклонность великого писателя. И после того, как Толстой был отлучен от церкви (1901), Кониси отказался изменить свое отношение к великому писателю, но поэтому и сам вскоре был вынужден покинуть церковь. Впоследствии он обратился в протестантство»[54]. М. Кониси неоднократно публиковал на страницах издавшегося Н.Я. Гротом журнала «Вопросы философии и психологии» свои публицистические произведения. Тематика его статей, преимущественно, была связана с восточной философией, в частности – с конфуцианством и даосизмом: «В январском номере за 1893 г. находим публикацию его перевода из Конфуция – «Великая наука»…

В другом номере того же журнала (март 1893 г., с. 25-45) печатался трактат Масутаро Кониси «Философия Лаоси». В ней Кониси отвергает «зависимость учения Лаоси от буддийской философии» и полемизирует с китаеведом В.П. Васильевым, писавшим об этом предмете»[55].

В своей книге «Япония и японцы» Д.И. Шрейдер приводит разговор с Масутаро Кониси и рассказ последнего о том, как он пришел в православие. Разговор заканчивается следующим образом: «Что было дальше, – вы узнаете из моей напечатанной на русском языке автобиографии, – сказал мне г. Кониси и указал мне номер одного русского духовно-нравственного журнала («Русский Паломник»), в котором им подробно сообщена сильно заинтересовавшая меня «история обращения» его в христианство»[56]. Однако Д.И. Шрейдер не уточняет ни года, ни номера издания. В цитированной выше книге Г.Д. Ивановой также имеется упоминание об автобиографии М. Кониси, опубликованной в «Русском Паломнике», но также без сносок и ссылок[57]. До настоящего времени данная публикация не обнаружена и работа в этом направлении не окончена.

С февраля 1912 г., в связи с кончиной Святителя Николая Японского, его ученики, сподвижники и последователи стали публиковать о нем свои воспоминания. Несмотря на то, что Масутаро Кониси в это время уже отошел от православной церкви, он стал единственным японцем, опубликовавшим свой мемуарный очерк о почившем Святителе на страницах русской прессы (по крайней мере, даже упоминаний в источниках о мемуарах других православных и неправославных японцев до сих пор не обнаружено, а авторами всех известных на сегодняшний день в отечественной печати того времени некрологов о почившем Святителе являются представители русской интеллигенции). В марте его «Воспоминания японца об архиепископе Николае» были опубликованы в газете «Голос Москвы» и сразу перепечатаны журналами «Христианин» и «Странник».

Первое впечатление от встречи с почившим «апостолом Японии» М. Кониси описывает так: «В день прибытия в Токио [зимой 1881. – А.А.Г.] я был представлен преосвященному. Он был высокого роста и очень хорошего сложения, имел светлые волосы; усы и борода были небольшие. Энергичное выражение лица и своеобразно блестящие голубые глаза произвели на меня сильное впечатление»[58].

 Святитель Николай предложил молодому японцу изучать веру на японском языке, однако Масутаро Кониси попросил, «чтобы он разрешил мне вступить в духовную семинарию, где в то время все научные и религиозные предметы проходились по-русски. Хотя не особенно охотно, но, тем не менее, он принял меня в семинарию»[59]. Таким образом, М. Кониси, поступив в семинарию в 1881 г., стал однокашником С. Сеодзи, чьи воспоминания были рассмотрены выше. Однако в мемуарах Масутаро Кониси значительно меньше места уделено учебе в семинарии, ибо предметом его очерка является именно личность Святителя Николая. В частности, он обращает внимание на такие моменты, как отношение Владыки к ученикам, к язычникам, к военнопленным в годы русско-японской войны. О любви Святителя к семинаристам в очерке сказано следующим образом: «Преосвященный Николай очень любил нас – юных учеников…

Выпускные экзамены в семинарии для него были совершенным торжеством, и он больше радовался, чем сами окончившие курсы ученики. Болезнь учеников очень огорчала нежно любившего их архиепископа. Тут он не жалел ни трудов, ни средств»[60].

«Его любовь не ограничивалась тесными кругами христиан, – пишет М. Кониси. – Она очень часто простиралась и на язычников. Так, когда в 1891 г. было большое землетрясение в провинциях Гифу, Айчи и Мие, он собрал пожертвования от христиан других провинций и приезжих русских туристов и раздавал пострадавшим»[61].

Об отношении почившего Святителя к русским военнопленным японский автор пишет: «Когда же стали привозить к нам многочисленных пленных русских, тогда дела преосвященного значительно осложнились. Он всецело погрузился в мысли о помощи им. Благодаря его хлопотам, русские солдаты получали немало духовных утешений, и всякие недоразумения, возникшие между ними и ближайшими надзирателями их, были устраняемы и водворялось мирное отношение между ними»[62].

Не преминул японец рассказать русскому читателю об образе жизни архиепископа Николая, отметив, что Владыка «вел умеренно-аскетическую жизнь»[63]. Единственным украшением его гостиной (об этом, кстати, упоминается только у М. Кониси!) «служила большая гравюра Рафаэлевской Мадонны»[64].

Кратко описывает автор очерка и отношение почившего Владыки к еде: «… утром и вечером он пил чай, а кушал только раз в день… Эконом Никанор, японец, готовил для него суп и жаркое, но 3-го, сладкого, не приготовлял. Он очень редко кушал фрукты. Хотя он не отказывался от вина, но употреблял его очень редко и мало»[65].

О том, с каким вниманием относился Владыка к прессе, русской и японской, М. Кониси замечает, что каждый вечер «он читал русские и японские газеты»[66].

Заканчивается очерк пророческими словами: «Если и в наше время возможна святая жизнь на земле, то именно преосвященный Николай вел такую жизнь. Да, он был святой, по крайней мере, для нас – японцев»[67]. Слова М. Кониси претворились в жизнь, когда «в 1970 году архиепископ Николай был причислен Русской Православной Церковью к лику святых»[68].

Публикации японцев в отечественной прессе, так или иначе затрагивающие различные аспекты деятельности Российской духовной миссии в Японии, были немногочисленны, однако и они сыграли свою роль в деле просвещения русского читателя относительно успехов православия в Стране восходящего солнца. Эти очерки, статьи, мемуары интересны и как исторические источники  – свидетельства «из первых уст» современников-японцев о Святителе Николае Японском – и как дополнительные источники информации о деятельности Миссии, адресованные русской читающей общественности конца XIX – начала ХХ вв., подкреплявшие сведения, сообщавшиеся на станицах отечественных изданий, русскими миссионерами и публицистами.